– Извини, – повторяю еще раз и поворачиваюсь к замолчавшей собеседнице.
Навка отвернулась, смотрит куда-то в пол. Делаю не маленький глоток из стакана. Обвожу взглядом кафе. Посетители скоренько утыкаются носами в свои напитки, делают вид, что ничего не произошло, и перестают пялиться в нашу сторону. Положил руки на стол. Отбарабанил пару маршей пальцами по столешнице. Навка и не думает поднимать голову. Ожидание перемирия затягивается, если оно, конечно, наступит. Вот так вот. Упасть и не встать. Детский сад. Черт те что и сбоку бантик. Поссорились волк и навка и объявили друг другу бойкот. Оказалось, что у девушек навьев тоже есть, какие никакие, но чувства. Вот так и рождаются притчи и легенды. Паляндре бы на нас взглянуть. А интересно знает ли она, что навка здесь или нет? Знает, наверное. Может, сама и послала?
– Я буду слушать, даю слово, – не выдерживаю затянувшегося молчания и беру ее за руку.
Она вздрагивает, но не отстраняется. Мне доставляет удовольствие прикасаться к ее коже. Переворачиваю руку ладонью вверх. Такой же узор линий на ладони, как и у Алеси, и папиллярный рисунок на подушечках пальцев ничем не отличается. Провожу осторожно пальцами вверх до самого локтя. Девушка оборачивается, поднимает лицо. Оказывается, чувство стыда я еще и не испытал. Теперь оно стало абсолютно полным. Навка плачет. Две влажные дорожки на щеках превращают ее в обычную девчонку. Вот уж чего не может быть в этой жизни никогда, так это слез у ночных представителей Навье. И, судя по тому, что никто и никогда не упоминал этого, я первый в мире и увидел эти слезы.
– Я хочу попросить тебя об одной услуге. Последней. Много времени это не займет, – навка умоляет меня взглядом, – Договор, волк?
– Да, обещаю, конечно, но сначала разговор. Я желаю услышать абсолютно все о причине твоего прихода сюда.
Я говорю твердо, пытаясь не утонуть в глубине ее глаз, наполненных слезами отчаяния. И почему-то даже не желаю узнать условия, или мне наплевать на них.
– Поверь, моя просьба совсем не доставит тебе хлопот и будет приятной неожиданностью.
– Да будет так.
– Да будет так, – она снова отворачивается, смотрит в окно, – Это будет очень короткая история. Я не заставлю тебя ждать.
Тихий голос навки едва слышен, потерял всю мелодичность, наполнен до краев грустью и усталостью:
– Жало Кройдана. Там, где Пограничье раздваивается подобно жалу змеи, есть участок сухой земли. Туда из Невра приходит волк, вставший на Путь.
Вот он, необходимый мне ответ о Пути волка. Я наклоняюсь ближе, чтобы не упустить ни единого звука ее речи.
– Только один раз за всю свою жизнь, и только в этом месте волк имеет право заявить всем, что Навье должно ему подругу.
Навка умолкает и мучительно вздыхает, а может, мне кажется? Мой разум торопливо роется в памяти, перетряхивая ее сверху донизу, и поспешно добавляет к огромному узору пазла в бесконечном незнании очередной маленький обрывок. Иногда я сразу вспоминаю.
– В лунный свет укрыты травы, волк в болоте ищет славы, и в призыве слов и стали, жребий брошен, навьи встали.
Одними губами произношу я отрывок текста очередного сказания, возникающего в мозгу расплывающимися словами, и кивает куда-то за окно навка, подтверждая, что я на верном пути понимания.
– Поднимает Навье стражу, не отдаст, пусть ты отважен, навку истинной наградой.
– Я уверен, что попытка только одна, – почти с утверждением быстро произношу я.
– Дважды никто не сумел умереть, в Навье о волке не станут жалеть, – несколько секунд спустя она добавляет еще одну строчку и продолжает дальше, – Все желающие устраивают на него охоту. Не сомневайся, охотников более чем достаточно. Волк или приходит через сутки, преодолев пограничный слой и обойдя облавы, в Навье и заявляет права на понравившуюся ему девушку, или его тело дикая охота отправляет с почетом в Невр.
– Таков Путь волка? – спрашиваю я.
– И таков Закон, – добавляет навка и поворачивается ко мне. – И его соблюдают веками и Невр и Навье. Никогда еще он не был нарушен.
– Значит, когда мы встретились в первый раз, то ты возглавляла дикую охоту?
– Да. Мы приняли тебя ставшим на Путь, так как волки просто так никогда не разгуливают по Пограничью. Даже для них оно смертельно опасно.
– Незавидная доля у волка, если на него охотятся и Сестры Трасца, – качаю я головой.
– Нет, – глаза живущей не так сверкают, заполняются синими сполохами, – любая навка почтет за честь, если ее выберет волк, но только волк, прошедший сквозь дикую охоту. Это Кройдан, волк. Невр – мужское начало, Навье – женское. Дети должны быть рождены в законном браке.
– Но зачем убивать загнанного на этом Пути? – не понимаю я жестокости ответа.
Она безразлично пожимает плечами, наклоняясь ко мне, и тонкая блузка снова собирается складками, приоткрывая часть ее соблазнительной груди.
– Потому что он бесполезен всем. Только триединство Пограничья, Невра и Навье через Путь дает волку силу для продолжения рода.
– Я четыре раза проходил сквозь Пограничье в обе стороны, но я не становился на Путь, – задумчиво говорю я, не отрывая взгляда от нежной кожи за кромкой ткани, – На каком основании ты сама выбираешь меня, не нарушая закон?
– Некоторым в Навье позволено сделать выбор самим. Но не думай, закон не дает им никакого преимущества, и он так же беспощаден к ним, как и к другим.
– Навки рожают детей только от волков? И другого пути не знают или не хотят? – я перевожу взгляд выше, пытаясь определить цвет мерцающих искр в ее зрачках.
Она снова тоскливо вздыхает, накрывая мою ладонь своей:
– Не могут.
– Несправедлив ваш закон. Почему же тогда волк может иметь детей, не пройдя путь?
– И волк не может, поэтому… – навка осекается, глядя на меня.
В этот раз я не вскочил с кресла, наоборот, оскалился и застыл от услышанного откровения, и спрашиваю непослушными губами:
– Алеся не навка?
– Нет.
Моя собеседница убирает руку, опускает глаза и медленно рвет салфетку.
– Тогда кто же?
Я безуспешно пытаюсь поймать взгляд девушки…
Отражение второе. Двойной Мицар.
Черное небо, как колодезным срубом стиснутое лесом, переплелось с черной землей кромки болота намертво. Сверху сеется мелкий дождь, дополняя ознобом не проходящий внутри холод от недавнего занятия любовью под омерзительный, чавкающий хруст, доносящийся из-за редкой стены из вековых стволов на самой кромке трясины, поросшей молодым осинником.
– Я думала, что умру от страха. И едва не забыла нужные слова.
Дрожащие, ледяные пальцы Алеси касаются моей ладони. От пережитого потрясения девушка не может самостоятельно застегнуть ветровку, и я помогаю ей такими же негнущимися пальцами вдеть пуговицы в петли одежды.
– Это здесь?
Беззвучно спрашиваю я, и Алеся кивает. Девушка судорожно сглатывает от очередного стона из болота и бессильно опускается на кочку, показывая мне примерное место могилы.
– Да, здесь. Но я никогда еще так не боялась. Сегодня Кройдан переполнен злобой, и я знаю, что только твое присутствие удерживает его стражей на расстоянии.
Я копаю. Физические усилия разогрели тело, уполз куда-то липкий страх. Алеся тоже успокоилась, встала, заходит то слева, то справа, советует, но больше мешает. «Отойди…»: – в который раз огрызаюсь на ее советы я. Мне пришлось одному выкорчевать целую плантацию злющей на укусы крапивы и густого колючего малинника, поэтому я особо не церемонюсь с выбором выражений. Наконец-то, запах гниющего дерева бьет в ноздри. Среди комьев земли и плесневелых, не перегнивших с прошлого года, листьев видны пронизанные грибницей стволы сруба склепа – дубовая бревенчатая стена, уже не сопротивляющаяся тлению, но еще слегка упирающаяся под лезвием лопаты.
Алеся чиркает спичками, зажигая принесенный нами мелкий хвойный лапник.
Сухие губы огня скручивают жаркими поцелуями иголки на мертвых ветвях от могучей ели, перебирают яркие, длинные языки пламени вспыхнувшего радостно лапника, плюются дымом в мою сторону. Очень кстати, так как ненасытное комарье совершенно не знает, что ему следует бояться специального антикомариного спрея и пытается атаковать любое открытое место на теле. Я быстро расчищаю лишнюю землю, освобождая изъеденный гнилью люк в подземелье. Черенком лопаты поддеваю петлю, тяну вверх. Хрясь! Кольцо на крышке выгибается и со скрежетом выворачивается из древесины, распадаясь на отдельные фрагменты ржавчины и металла.
– Черт, – раздраженно сплевываю я, – Столько веков, сгниет любая железяка.
– Попробуй сломать доски, – советует мне окончательно пришедший в себя главный разоритель навьих могил в девичьем обличье.
– Отойди, Алька, – я снова злюсь.
Я пытаюсь поддеть доски лезвием лопаты. Наконец мне удается вставить его в щель, чтобы расшатать перекрытие могилы. В ночной тишине слышно, как в внутрь осыпаются частички земли. Запах стал сильнее. Резкий запах плесени, гнили и темноты терзает мои ноздри. По спине пробегает вернувшаяся волна озноба. Вздрогнув, я наклоняюсь, просовываю пальцы в проем между досками, натужно напрягая спину, тяну люк на себя. Доски выгибаются, трещат, ломаются окончательно истлевшие и, вдруг неожиданно, с всхлипыванием и чавканьем, сырая почва отпускает их края, и я едва не падаю на спину.
